но сначала — землянин!

В двух измерениях

Живой мостик

Обычно каждую субботу я звоню во Львов брату Феликсу. Для него самого звонки за границу не по карману. Несколько минут разговора, и, считай, нет половины украинской пенсии. Нам в Израиле при всех наших бедах полегче. Иногда я позволяю себе и полчаса погутарить. Слышимость удивительная. Закроешь глаза, и кажется, братец совсем рядом. А вот скрипнула дверь — вернулась с Привокзального рынка его жена Надя. Небось радуется: удалось кое-чего раздобыть подешевле. И так отчётливо представляется мне их однокомнатная квартирка на улице Урицкого, что неподалеку от завода кинескопов. Пардон, сейчас это улица Зерова. Кто такой Зеров — не знаю. Бандеру — знаю, о Коновальце — читала, Зеров же мне не известен, как, впрочем, наверное, и многим жителям улицы его имени.

По телефону мы обмениваемся новостями, справляемся о здоровье,ну и о погоде не забываем.

— Ой, у нас дожди со снегом, слякоть, осточертело.

— А у нас «хамсин», пыльные бури, и, в натуре, «оранжевое небо, оранжевый верблюд». Пекло, жара за сорок, спасу нет.

Потом я ещё долго буду отходить от этой телефонной встречи, от своего незримого присутствия в городе, по которому всё ещё тоскую, и который часто снится мне по ночам. Сколько связано у меня со Львовом: детство, школа, университет, журналистская работа. На львовских кладбищах — могилы родных. Друзья, родственники — живой мостик между берегами, именуемыми «здесь» и «там». Восемь лет тому назад эти «здесь» и «там» для меня поменялись местами. Но время от времени удаётся побывать на том берегу. И каждый раз смотришь на знакомое и привычное другими глазами, как бы отстранённо, с обострённым интересом, щемящем душу.

Ближний Восток только кажется чем-то далёким. Он и в самом деле близкий. Всего лишь за пару часов самолётом ты перепрыгиваешь сразу два моря — Средиземное и Чёрное, и попадаешь из одного мира в другой. Для меня за Чёрным морем — знакомый мир, хотя изрядно изменённый. Во Львов я предпочитаю ехать через Одессу.

На ум приходит анекдот. Приезжает в Одессу иностранец, бывший одессит. Ставит возле себя чемодан, оглядывается. «Нет, не узнаю родной Одессы!» Потом, глядь, чемоданов нет, улетучились. «О! теперь я таки да узнаю Одессу-маму!»

Кстати, в Одессе я столкнулась с весьма узнаваемым явлением, тоже достойным анекдота.

«Шекелив нэ трэба»

В Израиль я возвращалась самолётом «Одесса — Тель-Авив». В одесском аэропорту таможенник, проверяя мой чемодан, придрался к пластмассовой баночке с марганцовкой.
— Не аптечная упаковка. Нарушение.
— Проверьте, это даже не лекарство, тем более не наркотик, — возмутилась я.
— Нельзя, запрещено, не положено, — непреклонно твердил таможенник.
— Покажите мне, пожалуйста, инструкцию, — начинала кипятиться я.
Блюститель законности посмотрел на меня как на тупоумную и с невозмутимым спокойствием промолвил:
— Ну что тебе пять гривен жалко?

В следующий мой визит в Украину в том же аэропорту то ли тот же самый таможенник, то ли уже другой (лица не запомнила), подошёл ко мне уже после рентгеновской просветки чемодана и заговорщицки, в полголоса спросил:

— Ну, так как? Будем переворачивать всё вверх дном, трясти всё или … красиво разойдёмся.

Я предпочла разойтись красиво. Тотальный «шмон» меня не устраивал. Во-первых, не хотелось перекладывать вещи, а во-вторых, в моём чемодане были копии исторических материалов о галицком еврействе, которые львовский профессор Яков Хонигсман просил передать в Иерусалимский университет. Материалы не секретные, так что криминала никакого, но перспектива доказывать, что ты не верблюд, отнюдь не радовала. Помятуя предыдущий опыт, я порылась в сумочке и нашла всего две гривны, которые не успела израсходовать, и сунула их ревнителю законности. Тот вскинул брови:

— Шо цэ? Нэ поняв!
— Извините, больше нет.
— А доллары?
— Не осталось, всё в Украине потратила. Есть шекели.
— Шекели? Шекелив нэ трэба. Ну, ладно, — смилостивился служивый, — чай попью.- И сунув в карман две гривны, удалился.

Уверена, в Израиле ни одному из таможенников даже в голову не придёт подобное мелкое вымогательство. Не исключаю, что и здесь они не безгрешны, но до крохоборства не опускаются.

В Израиле же я сталкивалась с другим забавно-грустным явлением. Бывает, какая-нибудь бабулька или старичок из бывших советских граждан норовят всучить чиновнику в конторе или врачу «благодарность» в конверте, а при «убедительной просьбе» заискивающе добавляют: «Я в долгу не останусь.»

Бедолаги, они в своё время усвоили: иначе нельзя, «не подмажешь, не поедет», чем приводят в недоумение и замешательство должностных лиц. К чему тем лицам жалкие подачки при их-то солидных зарплатах. Слишком дорожат они своими служебными местами. Ну а в крупномасштабные игры, которые, наверняка, имеют место быть, я, увы, не посвящена.

Тоска по вокзалу

Может показаться странным, но здесь в Израиле я скучаю по большим железнодорожным вокзалам с их особой атмосферой, по поездам дальнего следования с их своеобразным миром и удивительным чувством дороги. Разве это вокзал — «таханат ракевет»?Так себе, железнодорожная станция, полустанок. Даже в столичном Тель-Авиве лишь четыре платформы.Страна-то — не разгонишься. С южной Беэр-Шевы до северной Хайфы всего-то три часа по рельсам. Правда, поезда здесь хорошие, есть двухэтажные. Вагоны удобные, с мягкими креслами и столиками. И мы уже привыкли к чистым туалетам, где всегда есть жидкое мыло и рулоны мягкой бумаги, а также современное сантехническое оснащение, и где всегда приятный запах. Но всё-таки это пригородные поезда, которые иногда по старой памяти мы называем электричками. Поэтому, когда я прибыла на одесский вокзал, обрадовалась ему как старому доброму знакомому. Сколько раз я ступала на этот видавший виды перрон в качестве отпускника-дикаря. Здесь нас подлавливали шустрые тётки, предлагая на съём свои отнюдь не пятизвёздочные курятники, убеждая, что они в двух шагах от моря.
Здесь я вживую столкнулась с неповторимым одесским юмором. Помню, однажды, пройдя через привокзальную площадь, спросила проходящую мимо одесситку:
— Скажите, пожалуйста, где улица Пушкина?
— Так вы же прямо на ней и стоите.
— Да, но здесь совсем другая вывеска.
— А вам, что трудно завернуть за угол? — пожала плечами женщина.

Ну что же, здравствуй, старина, — мысленно обратилась я к Одесскому вокзалу, выйдя из аэропортовской маршрутки. Да ты, братец, хорошо выглядишь, помолодел, и новый макияж тебе к лицу. Ба! И здесь вездесущие » Макдональсы» и всякие там «кока-колы»!

Но сквозь новомодные ветры упорно пробивается аромат былых времён. Вот вечные бабки с вечными торбами, бегут, спешат на пригородные поезда. Годы не изменили выражения их лиц, их суеты. А вот прямо-таки классическая размалёванная буфетчица. Она будто сошла со старых картинок журнала «Крокодил».

— Холодная водичка! Водочка на разлив в ассортименте! Булочки, пирожки! Чай, кофе-капучино! — кричала во всё горло буфетчица, покуривая сигарету. До отхода поезда на Львов оставалось ещё пару часов. Я взяла у горластой буфетчицы чай, булочку с горячей колбасой и примостилась за столиком на перроне напротив тупика, над которым появилась надпись: «Ясиноватая. 192. Пасс. 18.40»

Бомж, он и в Африке бомж

За столик ко мне подсела женщина. Сначала я не обратила на неё внимания. А потом всё поняла.

— Извините, вы это не будете пить?- с подчёркнутой вежливостью спросила она, пододвигая к себе недопитый кем-то стакан кофе, который не успели убрать. — Вы какой поезд ждёте? — начала разговор соседка. — Лично я никуда не еду. Просто люблю приходить на вокзал, людей здесь много. Знаете, как одной трудно на этом свете. — И женщина вдруг стала рассказывать о своей жизни, о муже-сволоче, который отобрал у неё дом с огородом, о неблагодарных детях, которым нет до неё дела. Подрабатывает она уборщицей в одной конторе, и оттуда её гонят. Словом, осталась в жизни одна отрада: выпить да прийти сюда на вокзал, где людно и шумно, где движение и суета, и где не чувствуешь себя так одиноко. По пьяному лицу моей собеседницы потекли слёзы.

— Извините, можно я здесь прилягу? Не помешаю? — так же вежливо спросила бомжиха и, свернувшись калачиком у подножья колонны, возле которой стоял наш столик, задремала.

Вспомнилось, как некогда, по заданию редакции, я провела целые сутки с бомжами на Львовском вокзале. Удалось войти к ним в доверие, вызвать на откровенность. Это были совсем не злые люди, в основном, уже спившиеся. Попадались довольно интересные личности, к которым фортуна повернулась спиной, а им не хватило сил спорить с ней.

Есть ли бомжи в Израиле? Да, есть. Как-то по телевизору их показывали. Они говорили по-русски и честно признавались, что ещё в Союзе привыкли «бухать» и завязать с этим делом уже не могут. Да и стоит ли? На жизнь-жистянку особо не жалуются. Благо, погоды здесь тёплые — постель тебе под любым кустом, «пойло» дешёвое, и «похавать» — не проблема. Вечером подойдёшь к магазину, столько просроченной жратвы выбрасывают, а на базарах под прилавками можно надурняка насобирать овощи, фрукты. Алкоголики и наркоманы здесь считаются больными и как инвалиды получают приличное пособие, которое сразу же пропивают.

Однажды на улице Беэр-Шевы я увидела мужиков, явно соображающих на троих. Один отделился от триумвирата и подошёл ко мне.
— Мадам… — и далее на ломаном иврите шла фраза, напоминающая известную речь предводителя русского дворянства, не евшего шесть дней.
— Ребята, не надо, вас без рентгена насквозь видно, — ответила я им по-русски.- Кстати, моя пенсия ничуть не больше вашей.
-Ой, пардон, мадам, «слиха», простите, — ретировался неудачный последователь знаменитого Кисы Воробьянинова.

Вообще-то израильтяне пьют мало. Даже праздники да и свадьбы, как ни странно, обходятся без пьяных и без мордобоя. И если встретишь где-нибудь поддатого товарища, наверняка, это кто-то из нашенских. Я не говорю о наркотиках и наркоманах — это уже другая история, можно сказать, всемирная. Но вернёмся-ка снова на Одесский вокзал, где блаженно спала бездомная женщина, убаюканная хмелем и вокзальным гулом. Да сжалится на ней Судьба. — Холодная водичка! Водочка на разлив в ассортименте! — как заведённая горланила бойкая буфетчица, ловя в свои коммерческие сети незадачливых пассажиров.

Вдруг перед глазами мелькнуло знакомое лицо.

Зина! Узнаёшь?!

Время меняет наши лица, порой до неузнаваемости.Но эту женщину не узнать было нельзя. Известная артистка театра и кино Зинаида Дехтярёва вот так запросто и буднично одна ходила по Одесскому вокзалу.

Коренная одесситка, Дехтярёва много лет играла во Львовском русском драматическом театре, где главным режиссёром был её муж Анатолий Ротенштейн. Она много снималась в кино. Помнится, известный артист Богдан Ступка говорил о ней: «Талант её не знает границ». «Потрясающей» назвал её Роман Виктюк, когда ставил во Львове спектакль «Взрослая дочь молодого человека». Зал всегда взрывался аплодисментами при появлении на сцене Зинаиды Дехтярёвой.

Я гордилась своим знакомством с Зинаидой Николаевной. Газета, где я работала, дружила с русским драмтеатром. Мы устраивали совместные вечера, капустники, посиделки. На одном из таких вечеров Зинаида Николаевна спросила мою десятилетнюю дочь, которую я часто таскала за собой.
— Ленка, хочешь в театр на ёлку?
— Хочу! — обрадовалась Лена.
— Ну давай свой телефон.
Дехтярёва взяла со стола бумажную салфетку, записала в уголке номер нашего домашнего телефона и сунула салфетку в сумочку. Я заволновалась: выбросит она эту бумажку, вряд ли вспомнит о приглашении, сделанном между прочим после бокала шампанского, а ребёнок будет ждать, надеяться. Детей ведь нельзя обманывать. Позвонить, напомнить ей? Неудобно как-то. Но вот за два дня до новогодней ёлки в доме раздался звонок:

— Пригласите, пожалуйста, к телефону Елену. Алло, Ленка? Помнишь, что надо в театр на ёлку. Буду ждать тебя у служебного входа.

Елки-палки! Не забыла! Не выбросила салфетку! Более того, она позаботилась о том, чтобы ребёнок получил новогодний подарок.

Казалось бы, мелкий эпизод, но как он высвечивает характер человека.

— Зина! — окликнула я Дехтярёву. — Узнаёшь?

Мы обнялись, сели за столик, дёрнули по минералке и мороженому и вспоминали, вспоминали…
— Толя умер.
— Знаю, я ещё во Львове тогда жила.

Со своим мужем Анатолием Александровичем Ротенштейном Зинаида Николаевна прожила более 30-ти лет. Дочь Юлю она иногда называла: «наш еврейский ребёнок».

Дехтярёва рассказала мне о печальной судьбе русского драматического театра во Львове, о бедственном положении актёров, о своём визите в Израиль по приглашению приятельницы. Но она скромно умолчала о том, что о ней вышла замечательная книга искусствоведа Татьяны Степанчиковой «Путь актрисы». Об этом я узнаю позже, уже во Львове, приобрету эту книгу, привезу её в Израиль и время от времени буду перечитывать её, окунаясь мыслями в былое.

— Объявляется посадка на поезд Одесса-Львов.

Мы с Зинаидой Николаевной поспешили к поезду. Жаль, вагоны у нас были разные.

Магия спального вагона

Мне повезло — восьмой вагон считался лучшим во всём составе. Половину его занимал бар, и как ни странно, работал кондиционер.

Шалом тебе, спальный вагон! Сколько лет, сколько зим! Давненько не засыпала я под стук колес на влажных простынях неопределённого цвета. Моей единственной попутчицей оказалась миловидная блондинка, едущая в Трускавец — в санаторий. Её провожали двое молодых мужчин, и вся компания успела до отхода поезда тут же в вагоне пропустить по маленькой на прощание. Поезд тронулся, ёкнуло сердце. Я прилипла к окну. Городские дома сменили поля, хатки, огородики, ухоженные, аккуратные. В огородах чучела. Буйство зелени, сочная трава. В одиночку паслись коровы. Им есть, что жевать. Вспомнились верблюды и овцы в израильских пустынях. Я всегда удивлялась, где они находят корм, ведь вокруг жёлтая выжженая солнцем земля. Проводница принесла нам постельное бельё. Надо же! Простыни совсем сухие, к тому же в голубенький цветочек, к тому же упакованные в целофановый пакет. Мы ожидали чая. Я предвкушала, как буду стучать ложечкой по стеклянному стакану в металлическом подстаканнике, растапливая два кусочка рафинада. Увы, стаканчики оказались пластиковыми, одноразовыми.

— Будем знакомиться, — приветливо улыбнулась моя попутчица. — Не возражаете по сто грамм за счастливую дорогу?

Я не возражала. Блондинка по-хозяйски разложила на столике домашние котлеты, колбаску, солёные огурчики.

— Угощайтесь, не стесняйтесь.

И я не стеснялась. Через часок-другой мы ужасно зауважали друг друга, распахнув настежь свои души. Блондинка доверительно делилась сокровенным, рассказывая такое, что не каждой подруге поведаешь, спрашивала совета. Я отвечала ей такой же доверчивостью. Мы охали, вздыхали, порой пускали женскую слезу. Время от времени она спрашивала меня:

— Простите, я забыла, как вас зовут.

А я даже не переспрашивала. Её имя мгновенно и безнадёжно выскочило у меня из головы.

Утром, прибыв во Львов, мы расстались, как закадычные друзья, как родные, зная, что вряд ли когда-нибудь свидимся. До чего же удивительное явление это мимолётное дорожное братство с душеизлияниями, безотчётной откровенностью. Спасибо тебе, спальный вагон, разбередил ты мне сердце.

Гоммо-пенсионериус

В кругу моих украинских родственников я казалась себе этаким мистером-твистером. И хоть отнюдь я не владелец заводов, домов, пароходов, а всего навсего израильская пенсионерка, живущая на социальное пособие по возрасту плюс случайные подработки на «никайоне» и «метапелетстве» (уборка и уход за стариками) , я чувствовала себя состоятельной заграничной дамой. Щедро дарила подарки и доллары, бывшие недавно шекелями, заработанными посредством метлы и швабры. До чего же это радостно, до чего же приятно, если можешь порадовать кого-то. Прямо на небо возносишься от удовольствия. Только наша практичная Надя, жена брата, смотрит на это более, чем трезво.
— Чего хорохоришься, чего пижонишься. Думаешь, мы не знаем, что у вас там тоже не сладко. Читаем газеты, смотрим телевизор, следим за событиями. Тоже мне буржуйка нашлась.
— Не мешай ловить кайф. Может быть, не так уж и сладко у нас, но ведь у вас и вовсе горько.
Что правда, то правда. В Украине вышедшим на «заслуженный отдых» показали большую дулю. А разве не так? К примеру, мой братец протрубил почти 40 лет на заводе «Львовсельмаш», удостоен многих благодарностей, почётных грамот, медали «Ветеран труда» и пенсии аж в 140 гривен. Если в «зелёных», то даже 30 «баксов» не выйдет. Сумма — курам на смех. Ни один математик не разделит её так, чтобы хватило на хлеб, пусть без зрелищ, на крышу над головой, да на «фиговый листочек», пусть даже из «секонд хэнда». Правда, говорят, не хлебом единым жив человек, но и духовная пища не бесплатна. Как выживает украинский гомо-пенсионериус — это тема достойная научной диссертации.

В Израиле пенсионеры тоже ворчат, особенно сейчас, когда бюджет трещит по всем швам. Ворчат, но не бедствуют. На протяжении нескольких лет я подрабатываю в фирме по уходу за стариками. Так что могу судить о житье-бытье тех, кому за… Ни у кого из них не пустуют ни холодильники, ни гардеробы. Те, кому болячки не слишком досаждают, ездят на экскурсии, путешествуют. У многих мобильные телефоны, микроволновки, видики… Порой наблюдаешь забавную картину: какая-нибудь бабуля вытаскивает из торбы с баклажанами и петрушкой сотовый телефон и делится с подружкой последними базарными новостями.

Конечно, без проблем не обходится. В Израильском кнессете шумят, дескать, всем гражданам надо обеспечить достойный уровень жизни, достойное существование. А что значит «достойное», никак не могут определить.

Разумеется, всё относительно в этом мире. Но лично я материально живу лучше, чем мой брат-пенсионер в Украине. Уже за три года я приобрела здесь то, чего не могла приобрести за многие годы работы в советской прессе. Тем не менее я принадлежу здесь к категории малообеспеченных. Мне платят в Израиле минимальное пособие по возрасту. У инвалидов и ветеранов войны пособие намного больше. Ну а те, кто здесь много лет трудился, внося деньги в пенсионный фонд, имеют солидные сбережения и получают приличную пенсию.

Свою трудовую пенсию я заработала в Украине. 37 лет непрерывного рабочего стажа значилось в «трудовой книжке». Но её забрали (хоть бы на память оставили). И пенсии лишили. А ведь ни одно цивилизованное государство не отнимает у человека заработанной пенсии, даже если пенсионер переселяется за границу. И выходцы из Россиии в Израиле получают российскую пенсию и сохраняют российское гражданство. Впрочем, мы тоже какие-то непонятные полуграждане Украины. Посудите сами. Внутренний паспорт, пенсионную книжку (вместе с пенсией) у нас забрали, выписали из квартиры, из города, но оставили украинский заграничный паспорт, где написано: «Власнiсть держави Україна». Этим паспортом можно пользоваться на территории Украины как удостоверением личности. И что интересно: за нами оставили право участвовать в выборах президента Украины и Верховной Рады.

Избирательные участки во время выборов устраиваются во всех городах и весях земли обетованной при украинских землячествах под присмотром работников украинского консульства. И, представьте себе, идут на выборы президента и Верховной Рады наши украинские израильтяне, наши израильские киевляне, одесситы, львовяне, неся с собой краснокожие паспортины с трезубом. Видать, не безразлична им судьба неньки-Украины, не оборвана та пуповина, что связывает с ней. Может, и стоило бы дать им настоящее, полноценное двойное гражданство.

И не могла надышаться

Я дышала Львовом и не могла надышаться. Бродила по старым улочкам, где с малых лет знаком каждый дом. Вспомнилось утёсовское: «Здесь воздух, который я в детстве вдохнул». Как часто снились мне эти улочки вперемежку с израильскими пейзажами. Скажем, иду во сне по Академической, а где-то в переулке за углом синеет Средиземное море, и так отчётливо, ясно, будто наяву. И вот я, в самом деле, во Львове. Явь, реальность чудятся мне сном. После долгого отсутствия прежде привычное кажется значительным, необыденным.

Меня пригласила в гости чета известных искусствоведов — Татьяна Степанчикова и Олег Васюков, с которым я училась во Львовском университете. Старая львовская квартира неподалеку от Высокого замка, в стародавнем квартале. Эта квартира — часть раздробленных богатых апартаментов, некогда принадлежавших знатной особе. Добротная старинная мебель, которой более ста лет. Большие деньги сулили за неё Олегу и Татьяне не только музеи, но и обладатели тугих кошельков. Дети уговаривали сменить эти допотопные деревяшки на мебель современного дизайна. Но хозяева непреклонны: «Только после нас…» Наверное, дух, аромат истории, ежедневное прикосновение к её свидетельствам рождают такие чувства, которые не оценить денежным эквивалентом. Вероятно, такая атмосфера, в которой постоянно пребывают Олег и Татьяна, способствует творческому вдохновению. Кандидат философских наук Олег Васюков — автор многих поэтических сборников. Татьяна Степанчикова — неутомимый исследователь творчества актёров, ставших легендами сцены. Одна из её последних работ — монография об истории еврейского театра во Львове. Думаю, она будет интересна израильтянам.

— Разрешаю посидеть в этом кресле, — торжественно предложил Олег Казимирович, внося в комнату высокий, похожий на трон, стул с красивой резьбой, в которой угадываются символы власти. — Это только для особо почётных гостей, — польстил он мне и рассказал интересную историю, услышанную им в детстве, от бывшей служанки графа — владельца сего дома. Этот трон, как рассказывала служанка графа, предназначался для самого эрцгерцога Фердинанда, посетившего Львов в начале прошлого века. Да, да, того самого Фердинанда, которого убили в Сараево, из-за чего вспыхнула Первая мировая война. Граф пригласил Фердинанда в гости и специально заказал для него это кресло-трон. Но тайные недруги подпилили ножку стула. Эрцгерцог чуть было не упал, его вовремя поддержали, а стул забросили в чулан. Байка это или нет, но на троне я всё же посидела. Одна ножка на нём явно отличалась от других. Как сказал Олег, студенты-художники отреставрировали стул.

Дыхание прошлого, неровное пульсирование дня нынешнего, думы о будущем… А ты похорошел, старина Львов, даже помолодел. Я искренне рада нашей встрече. Как-никак полвека моей жизни были сплетены с тобой. Совсем не похож на тебя город, куда меня восемь лет тому назад забросила её величество Судьба.

Клятва у колодца

Город Беэр-Шева… Что я знала о нём? Ровным счётом ничего. Думаю, мало кому из львовян о чём-то говорит это имя. Разве что тот, кто часто вдумчиво вчитывается в Библию, вспомнит слова из Ветхого завета: «В тот же день пришли рабы Исааковы и известили его о колодезе, который копали они, и сказали ему: мы нашли воду. И назвал его Шива. Потому имя городу тому Беэр-шива до сего дня.» (Бытие 26: 32,33) Да, именно до сего дня…

В переводе Библии непосредственно с языка оригинала, т.е. с иврита, название «Быэйр-Шева» встречается ещё раньше, когда Авраам вырыл в пустыне колодец, а рабы местного правителя Авимэлэха отняли его. Авраам стал укорять Авимэлэха. В конце концов они нашли общий язык и заключили между собой союз. Это был, пожалуй, первый на Земле дипломатический мирный договор. Авраам дал Авимэлэху в знак союза семь овец. «И он сказал: вот, этих семь овец возьмёшь ты от руки моей, чтобы было мне свидетельством, что я выкопал этот колодец. Поэтому и назвал он это место Быэйр-Шева, ибо они там оба поклялись. И заключил союз в Быэйр-Шеве.» (Бырэйшит 21: 30, 31)

Вдохновивший великих художников эпизод жертвоприношения Авраамом своего сына Ицхака (Исаака) произошёл вскоре после этих событий. Всем известно, что Господь, желая испытать Авраама, велел ему принести в жертву собственного сына Ицхака. Убедившись в преданности Авраама, Всевышний отвёл его руку с ножом, занесённую над сыном. После этого «возвратился Авраам к отрокам своим, и встали они, и пошли вместе в Быэйр-Шеву; и жил Авраам в Быэйр-Шеве» (Бырэйшит 22: 19) «Бырэйшит» — это «Бытие». Русские и украинские тексты Библии переведены с греческого, который, в свою очередь, является переводом с иврита. В результате двойного перевода многие названия звучат иначе, чем в оригинале. Так «Быэйр-Шева» в Библии (перевод с греческого) в основном звучит как «Вирсавия».

Колодец Авраама — самое почитаемое место в нынешней Беэр-Шеве. В самом названии города усматривается намёк на семь овец, подаренных Авраамом Авимэлэху у колодца, и на обоюдную клятву. (Семь» на иврите — «шева», «клятва» — однокоренное слово «швуа», «колодец» — «беэр».) Сын Ицхака (Исаака) — Яаков тоже пришёл в Беэр-Шеву, и ему, как его отцу и деду, явился Бог и говорил с ним.

Вот в таком святом месте теперь моя обитель. Собственно, в Израиле, где ни ступи — святое место.

Можно много рассказывать об истории Беэр-Шевы, о том, как она процветала при царе Соломоне, как опустела после угона евреев в вавилонский плен. В 445 году до н.э., когда евреи вернулись из плена, одно из колен Израиля поселилось в Беэр-Шеве и в «зависящих от неё городах». Археологи, обнаружив во время раскопок целый подземный город с разветвлённой сетью колодцев, с пещерами и лестницами, предполагают, что ещё за 2000 лет до прихода в Беэр-Шеву Авраама здесь существовала развитая энеолитическая цивилизация. Почему люди покинули это жильё, учёные не знают. Сейчас Беэр-Шева — огромная новостройка. От прежних времён мало что осталось. Кварталы «старого города» не такие уж старые. Они сооружались всего лишь в конце XIX века при Османской империи. Это невзрачные обшарпанные домишки, меж которыми втискиваются современные каменные красавцы. Тем более не назовёшь старинными израильские «хрущёвки», вынужденно построенные на скорую руку во время массового возвращения евреев в Израиль в 60-70-е годы недавно минувшего столетия.

Но всё, что построено в последние 10-15 лет, впечатляет. Это и роскошные виллы на тихих улочках, и симпатичные котеджи, дома оригинальной архитектуры в 4-5 этажей, и величественные высотки в 15-25 этажей, внушительные городские учреждения, университетский комплекс, медицинский центр — один из крупнейших в Израиле. Сейчас мы с интересом наблюдаем, как сооружаются Дворец молодёжи, новый культурный комплекс, которые, несомненно, украсят город.

Как-никак Беэр-Шева стольный град, столица Негева. А Негев — это пустыня, по которой разбросаны небольшие городки, посёлки, бедуинские селения — и кочевые, и постоянные. Пустыня — есть пустыня. За лето здесь не выпадает ни капельки дождя, высыхают русла речушек и ручейков, на землю босой ногой не ступишь — обожжёшься. Ни одна травинка летом не выживает без полива. И тем не менее в городах и посёлках — обилие цветов и зелени. Это меня с самого начала поразило и поражает до сих пор. А ещё я долго не могла привыкнуть к тому, что в доме всегда есть вода. Помня, что в моей львовской квартире воду подавали строго по графику, я всегда торопилась управиться до 9-ти утра, боясь, что кран вот-вот зашипит. Ан нет. Вода в кране и днём и ночью.

Да, всё новое здесь красиво и ультрасовременно. Но вот выезжаешь из Беэр-Шевы к югу — к Мёртвому морю или в сторону Красного моря, и попадаешь в каменистую пустыню, где камни и небо — как в первый день творения. И ты ощущаешь себя как бы в параллельных мирах. И снова мысль ведёт тебя к истокам.

Почему-то именно на этой земле вершилась библейская история.

Почему-то именно здесь — центр трёх монотеистических религий: иудаизма, христианства и ислама.

Почему-то именно на этой земле Бог говорил с людьми через пророков и псалмопевцев. И поскольку этот диалог, начавшийся здесь, вечен, то и земля эта вечна.

Я — потомок Авраама по материнской линии, с примесью славянской крови по отцовской линии, оказалась на этой земле по воле судьбы. Говорят, ничего в этом мире не случайно. Наверное, недаром народ Израиля был рассеян по всему свету и подвергался испытаниям. Наверное, недаром возвращается он на землю своих прародителей. Всё это было предсказано давным-давно. «Но: «жив Господь, Который вывел сынов Израилевых из земли северной и из всех земель, в которые изгнал их»; ибо возвращу их в землю их, которую Я отдал им.» (Иеремия 16: 15)

Трудно осознать, что это и про меня. Трудно мне своими извилинами объять необъятное. Но верю: недаром жила я в Украине, во Львове, оставив там частичку своего сердца. Поэтому каждую неделю я набираю львовский номер телефона и говорю в трубку:
— Шалом! Шалом алейхем!
— Алло! И тебе шалом!
Слышимость отличная, будто мы совсем рядом.

<— В том году в Иерусалиме…

И не гаснут божьи искры —>

Я снял с себя российские вериги, в еврейской я теперь сижу парилке, но даже возвратясь к народу Книги, по-прежнему люблю народ Бутылки.

Игорь Губерман